Журнал «Агроинвестор»
Чем глубже кризис, тем интереснее понять, что мы сделали за десять с лишним тучных сырьевых лет для подготовки к нему и купирования острых состояний, когда этот кризис все же наступит.
Ведь мы схлопнулись быстро, всего-то за пару лет. В 2010—2012 годах российская экономика росла в среднем по 4%, с 2013-го началась стагнация, с IV квартала 2014-го — рецессия. Отложенного на черный день пайка в виде фондов (Резервный и ФНБ) хватит на два-три года.
С 2000 по 2008 год мы получили $2 трлн валютной выручки, однако даже частично не избавились от архаичной структуры народного хозяйства, перекошенной в сторону производства сырья и полуфабрикатов. 70 с лишним процентов экспорта до сих пор приходится на нефтегаз. Он формирует свыше 50% доходов федбюджета. Страна вывозит необработанное сырье и ввозит — по большому счету — все остальное.
Да, именно так, только одно мы импортируем как товары (например, израильские перцы, китайские айфоны, одежду или обувь) — это всем видимый импорт. А другое — в виде компонентов, технологий, ингредиентов товара: буровое оборудование, софт и даже высокотехнологичные компоненты вооружений, такие как оптика и микроэлектроника.
Это — импорт косвенный; полученный продукт с полным на то основанием считается российским, но его производство невозможно без зарубежных компетенций, оборудования и других составляющих.
АПК в этом плане — типичный пример косвенного импортозамещения. Наши мясо, яйцо, сельхозтехника, сахар и даже в значительной части зерно — суть импортные продукты с местной адаптацией.
Без заимствованных семян, родительских и прародительских линий птицы и свиней, без кооперации с западным машиностроением, прямой покупки лицензий и даже предприятий (как сделал «Ростсельмаш» в США и Канаде) не было бы такого результата в свиноводстве, Россия не обеспечила бы себя свекловичным сахаром, не стала бы экспортером пшеницы и кукурузы, урожаи сои не выросли бы в несколько раз.
В какой точке мы сейчас по сельскому хозяйству? Стратегически — примерно в той же, что в начале нулевых годов. Перешли от прямого импорта к косвенному, но не сделали ни шагу дальше.
Раньше в виде окороков и обваленного мяса ввозили через таможню больше 50% того, что потребляем, теперь делаем 90% собственного мяса птицы в основном на западных генетических линиях. Баланс развернут на 180 градусов в нашу пользу, но продовольственный суверенитет страны в обоих случаях одинаково уязвим.
И это вовсе не из-за якобы нелюбви монетарных чиновников к агропрому либо недостатка внимания к отрасли при планировании. Это суть установившейся 15 лет назад экономической модели: зарабатываем на экспорте углеводородов, на эти деньги закупаем все, что нужно, разницу — в резервные фонды.
В нефтегазе то же самое — мы строили избыточные мощности газопроводов, но не развивали нефтехимию и не научились продавать переработанные светлые нефтепродукты. Да что там — российская смесь Urals не является маркерной и не имеет самостоятельных котировок. Ее цена рассчитывается, причем с дисконтом через баррель эталонной североморской Brent.
Я понимаю, что в XXI веке мир глобален и без кооперации не производится ни один современный продукт — ни вооружение, ни авто, ни оборудование, ни мясо и масло, ни даже авторучка. Не утверждаю, что заместить импорт легко. Но чтобы начать делать продукты прямого передела — мазут, бензин, молоко, муку, сжиженный природный газ — не нужно обладать глубоким стратегическим мышлением и умением реализовывать долгосрочные планы.
Саудовские принцы купили западные технологии и построили НПЗ. Катарские эмиры — типичные нефтяные клептократы — развили с нуля индустрию СПГ с множеством терминалов. Лукашенко модернизировал свои НПЗ и теперь перерабатывает нашу нефть и реализует нефтепродукты на экспорт.
У нас тоже была масса шансов. Почему этого не сделали мы?
